кровавый бишонен
1
В этом мире есть четыре стены, кухня и ванная. Воздух - сигаретный дым. Пища не имеет вкуса, вода – всего лишь жидкость. Друзья проходят через дверь и смотрят на тебя сквозь невидимую стеклянную перегородку, ты даже не всегда слышишь, что они говорят. Впрочем, они уже много времени не приходят. Может, их уже давно нет в живых.
Ещё в этом мире живут привидения. Они приходят и просят чего-то, просят, чтобы их освободили. Тебя тошнит от них, ты кричишь, чтобы они убирались. Потому, что среди них нет, того, кто нужен тебе. Он есть в другом месте, которое ты ненавидишь. Но ты пойдёшь туда вечером. Не сейчас. Солнце ещё даже не село и в пачке осталось целых двенадцать сигарет. Можно ходить от стены до стены, слушая шум города за окном, изредка, треньканье телефона, можно стоять под душем, смотреть в телевизор, пить, есть, лежать в углу на кровати, пытаться уснуть. Тебя всё время тошнит, но никогда не рвёт, а очень хочется - кажется, тогда ты выблюешь всё это на ковёр, и шумящий телевизор и смятые простыни, и город за окном, и его смерть. И, обновлённый, заново родившийся пойдёшь жить другую жизнь. Но этого всего не происходит. И нельзя останавливаться, надо двигаться, ходить и не думать, не время думать. Сколько криков поглотили, съели без остатка стены, сколько слёз досталось толстому ковру на полу, но следов нет, мир пожирает тебя, ему хочется ещё. Ты уже учишься справляться с этими криками.
Ты, как человек, на необитаемом острове - оставленные зарубки на дверном косяке –немного; ты забыл их делать. Сколько осталось дней до настоящей жизни.
Босые ступни утопают в мягком ковре, на них падает пепел, ты морщишься: в полёте пепел не успел остыть. Ничего, ты уйдёшь сегодня вечером, и комнату пропылесосят.
Закатное солнце оставило бледный оранжеватый блик на полу, ты наступаешь на него и понимаешь, что скоро пора. Но надо ещё кое-что сделать.
Ты садишься за стол в углу, там уже приготовлены ручка и бумага.
И ты садишься писать ему.
Ещё одно письмо об одиночестве.
Оно будет начинаться, как обычно – с обращения.
Потом ты замрёшь, сосредотачиваясь, пытаясь, может быть, в этот раз выразить то, что не может найти выхода, что не знает, как выйти. Но всё, что у тебя получается, это только: «Я не могу» сотни раз написанное долбит, стучит в висок, терзает бумагу. Говорят, что человек может привыкнуть к чему угодно, кроме холода. Это правда так, но есть ещё кое-что. Это одиночество. Ты привыкаешь к нему вот уже почти десять лет, и порой кажется, что равновесие найдено, но потом вдруг опять внутри что-то начинает биться, сжиматься, скручиваться жгутом и разворачиваться с такой силой, что тебя трясёт. Ты не хочешь быть один, ты не можешь быть один, ты не умеешь быть один, без него, теперь, когда его действительно больше нет, ты, как рыба, которую выкинуло на берег волной, ты свободен, но ты бьёшься и задыхаешься.
Сакура не имеет над тобой власти, тебе так кажется, что ты убиваешь для него.
«Я убиваю для вас…»
«Я….» Ты сидишь обхватив голову руками. Твой новый глаз не умеет плакать. А старый с каждым днём всё больше подчиняется ему.
Апатия. Ты сидишь, а в комнату постепенно заползают сумерки.
Ты говоришь вслух слова и стены внимательно слушают тебя.
И много, много вопросов без окончания, без ответа, одни и те же, повторяющиеся без конца.
Есть вещи, которые никогда не оплакать.
Темно, бумаги почти не видно, и последняя сигарета в пачке. Пора уходить. Последнее.
Последнее «не могу» застревает в воздухе, между бумагой и кончиком ручки, ты складываешь листок пополам, кладёшь в карман пальто и выходишь из дома. Твой мир грустно смотрит тебе вслед немигающим глазком закрытой двери.
Ты можешь, ты всё можешь на самом деле.
Надо купить сигарет. И ты покупаешь, идёшь, закуриваешь на ходу, высматривая жертву, ты улыбаешься почти автоматически, всё это не имеет значения, ты сейчас. Сакуразукамори.
Только когда тёплая, густая кровь с гулким стуком капает, льётся на корни сакуры ты приходишь в себя. Ты кланяешься своей мнимой, глупой госпоже, ты подходишь и нежно гладишь её шершавую кору, трёшься о неё щекой, лбом, зажмурившись, поджимая губы. Ты знаешь, что он где-то там, внутри и всё это просто обманный манёвр, чтобы попытаться почувствовать его. Ты царапаешь кору ногтями и из-под неё начинает сочиться кровь, сакура недовольно потряхивает ветками и ты отстраняешься, чуть склонив голову в знак извинения. Ветер шумит, играя розовыми лепестками, перебирая ветви. Сакура шепчет твоё имя его голосом. Ты прикрываешь глаза и молча стоишь так некоторое время. Наконец, достаёшь из кармана листок и проткнув его, прикрепляешь на одну из ветвей.
Разворачиваешься и уходишь в свой мир.
Свернувшись под одеялом, смотришь на медленно поднимающийся по стене солнечный луч. Скоро начнётся новый день.
Ты закрываешь глаза.
В этом мире есть четыре стены, кухня и ванная. Воздух - сигаретный дым. Пища не имеет вкуса, вода – всего лишь жидкость. Друзья проходят через дверь и смотрят на тебя сквозь невидимую стеклянную перегородку, ты даже не всегда слышишь, что они говорят. Впрочем, они уже много времени не приходят. Может, их уже давно нет в живых.
Ещё в этом мире живут привидения. Они приходят и просят чего-то, просят, чтобы их освободили. Тебя тошнит от них, ты кричишь, чтобы они убирались. Потому, что среди них нет, того, кто нужен тебе. Он есть в другом месте, которое ты ненавидишь. Но ты пойдёшь туда вечером. Не сейчас. Солнце ещё даже не село и в пачке осталось целых двенадцать сигарет. Можно ходить от стены до стены, слушая шум города за окном, изредка, треньканье телефона, можно стоять под душем, смотреть в телевизор, пить, есть, лежать в углу на кровати, пытаться уснуть. Тебя всё время тошнит, но никогда не рвёт, а очень хочется - кажется, тогда ты выблюешь всё это на ковёр, и шумящий телевизор и смятые простыни, и город за окном, и его смерть. И, обновлённый, заново родившийся пойдёшь жить другую жизнь. Но этого всего не происходит. И нельзя останавливаться, надо двигаться, ходить и не думать, не время думать. Сколько криков поглотили, съели без остатка стены, сколько слёз досталось толстому ковру на полу, но следов нет, мир пожирает тебя, ему хочется ещё. Ты уже учишься справляться с этими криками.
Ты, как человек, на необитаемом острове - оставленные зарубки на дверном косяке –немного; ты забыл их делать. Сколько осталось дней до настоящей жизни.
Босые ступни утопают в мягком ковре, на них падает пепел, ты морщишься: в полёте пепел не успел остыть. Ничего, ты уйдёшь сегодня вечером, и комнату пропылесосят.
Закатное солнце оставило бледный оранжеватый блик на полу, ты наступаешь на него и понимаешь, что скоро пора. Но надо ещё кое-что сделать.
Ты садишься за стол в углу, там уже приготовлены ручка и бумага.
И ты садишься писать ему.
Ещё одно письмо об одиночестве.
Оно будет начинаться, как обычно – с обращения.
Потом ты замрёшь, сосредотачиваясь, пытаясь, может быть, в этот раз выразить то, что не может найти выхода, что не знает, как выйти. Но всё, что у тебя получается, это только: «Я не могу» сотни раз написанное долбит, стучит в висок, терзает бумагу. Говорят, что человек может привыкнуть к чему угодно, кроме холода. Это правда так, но есть ещё кое-что. Это одиночество. Ты привыкаешь к нему вот уже почти десять лет, и порой кажется, что равновесие найдено, но потом вдруг опять внутри что-то начинает биться, сжиматься, скручиваться жгутом и разворачиваться с такой силой, что тебя трясёт. Ты не хочешь быть один, ты не можешь быть один, ты не умеешь быть один, без него, теперь, когда его действительно больше нет, ты, как рыба, которую выкинуло на берег волной, ты свободен, но ты бьёшься и задыхаешься.
Сакура не имеет над тобой власти, тебе так кажется, что ты убиваешь для него.
«Я убиваю для вас…»
«Я….» Ты сидишь обхватив голову руками. Твой новый глаз не умеет плакать. А старый с каждым днём всё больше подчиняется ему.
Апатия. Ты сидишь, а в комнату постепенно заползают сумерки.
Ты говоришь вслух слова и стены внимательно слушают тебя.
И много, много вопросов без окончания, без ответа, одни и те же, повторяющиеся без конца.
Есть вещи, которые никогда не оплакать.
Темно, бумаги почти не видно, и последняя сигарета в пачке. Пора уходить. Последнее.
Последнее «не могу» застревает в воздухе, между бумагой и кончиком ручки, ты складываешь листок пополам, кладёшь в карман пальто и выходишь из дома. Твой мир грустно смотрит тебе вслед немигающим глазком закрытой двери.
Ты можешь, ты всё можешь на самом деле.
Надо купить сигарет. И ты покупаешь, идёшь, закуриваешь на ходу, высматривая жертву, ты улыбаешься почти автоматически, всё это не имеет значения, ты сейчас. Сакуразукамори.
Только когда тёплая, густая кровь с гулким стуком капает, льётся на корни сакуры ты приходишь в себя. Ты кланяешься своей мнимой, глупой госпоже, ты подходишь и нежно гладишь её шершавую кору, трёшься о неё щекой, лбом, зажмурившись, поджимая губы. Ты знаешь, что он где-то там, внутри и всё это просто обманный манёвр, чтобы попытаться почувствовать его. Ты царапаешь кору ногтями и из-под неё начинает сочиться кровь, сакура недовольно потряхивает ветками и ты отстраняешься, чуть склонив голову в знак извинения. Ветер шумит, играя розовыми лепестками, перебирая ветви. Сакура шепчет твоё имя его голосом. Ты прикрываешь глаза и молча стоишь так некоторое время. Наконец, достаёшь из кармана листок и проткнув его, прикрепляешь на одну из ветвей.
Разворачиваешься и уходишь в свой мир.
Свернувшись под одеялом, смотришь на медленно поднимающийся по стене солнечный луч. Скоро начнётся новый день.
Ты закрываешь глаза.